Лихтенвальд из Сан-Репы. Роман. Том 2 - Алексей Козлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И потряс кулаками для убедительности.
Предупреждённый об ответственности, Никита Бидонов попятился и нырнул в абсолютно чёрный коридор. Он был в совершенно смятённых чувствах. С отвращением скидывая чужие клоунские тапки и с лёту ввинчиваясь в свои туфли, он уже не думал ни о чём. Потом, провожаемый внешне предупредительным, а на деле поганым, взглядом этого шустрилы, выскочил на площадку.
Дверь захлопнулась за ним с диким грохотом и за ней раздался громоподобный взрыв хохота, причём сразу в несколько голосов. Кажется, к хору сразу присоединился и визгливый бабий голос. Или – два?
В мановение ока скатился вниз товарищ Бидонов, дверь открыл ногой.
Да, не послушался Злодея самонадеянный переписчик Никита Бидонов, не стал заглядывать в другие квартиры, через две ступени сбежал вниз, свернул в арку, забежал в первую же попавшуюся на его пути обделанную со всех сторон будку и обломался – выдрана была трубка с мясом и отделена от проводов. Матерно выругался Никита и бросился – к другой будке. Тут трубка была. Но не было будки и телефонного аппарата – разломала их бешеная местная шпана на мелкие детали – не найти. Попутно разыскивая в убитом портфеле записную книжку с адресами нужных людей, Никита Бидонов искал целый телефон. Когда он рылся в своём портфеле, на глаза ему попались переписные бланки, заполненные рыжим террористом, а ведь как тщательно заполнял, подлец, на ручку дул, проверить просил – не было ничего на них, ни одной буковки! А это что? Не сразу понял Никита, что перед ним был миниатюрный ритуальный фаллос из чёрного африканского гранита – подарок этого подонка. Это что же такое? – заголосил беззвучно, жахнул фаллосом в стену и ворвался в третью будку, где по счастью трубка была цела. И только снял Никита Бидонов трубку и изготовился звонить в вышестоящие инстанции, как трубка сама выплюнула ему в ухо мерзопакостнейшим голосом: «Никуда, сука, не ходи, плохо будет, сука, тук-тук».
И загудела.
Трясущимися руками, уже слабо соображая что-либо, но всем своим существом ощущая растущую до небес опасность, Никита Бидонов презрел угрозу, набрал-таки заветный номер, подождал ответа и скоро услышал солидный мужской голос, явно голос выспавшегося человека в галстуке, при исполнении; и только хотел приступить к своим излияниям, только хотел выплеснуть всё накопившееся в его мозгу в последние двадцать минут, как из трубки молнией вылетела маленькая гибкая серебряная змейка, и, сверкнув в отсвете фонаря провалилась в рот мытаря.
Она ужалила его острыми своими зубками в язык и горло.
И чувствуя, как перехватило сердце и уходит душа, бедный Никита сначала медленно опустил трубку, другой рукой нелепо царапнул стекло, потом тихо осел, закатывая глаза к потолку, и навсегда заснул, уютно расположившись головой на своём пластмассовом портфельчике с пустыми и теперь уже никому не нужными переписными бумажками.
«Фонарь не нужен!» – пронеслось прощально в голове, – За всё спаси… Реагируют ли рыбы на жидкость Новикова, он так и не узнал, точно так же, как о влиянии пантокрина и меновазина на водоплавающих.
Мытарь был застрахован на сто рублей, а так и умирать за своё государство приятно.
– Кто это? – спрашивала меж тем проснувшаяся трубка, – Где вы?..
Глава 5. Имени Кирилла и Мефодия
Алекс Лихтенвальд, выпроводив столь неприятного типа, оживился:
– Считаемся, кому бежать за бутылкой! У меня есть новая считалочка: «Я – Кирилл, а ты – Мефодий! Я – насрал, а ты – ворочай!» Нерон! Бежать – вам!
Нерон оскорбился таким откровенным запанибратством:
– Это не ты выдумал! Алекс! Умелец ты присваивать чужие перлы! Это Борис сочинил! Хороший летний вечер! Вы гуляли у церкви, он выдал фразу, и вы хохотали над ней до упаду. Зуб даю на отсечение!
– Согласен! Это не моё! Но я должен донести этот перл до сведения народа.
– Вот то-то же! Не пойду! Пить – здоровью вредить!
– Какая разница: ты спьёшься, попадёшь под машину, кончишь дни в приюте для стариков или твоим более жизнеспособным врагам положит конец гибнущее в агонии солнце? Какая разница? – изрёк Кропоткин.
– Большая! Хотя кто знает будущее? И всё же, я хотел бы увидеть будущее! Я полагаю, вы всё знаете, но…
– Я! Знаю! – сказал Гитболан, – Ты хочешь увидеть будущее? Нет ничего проще! Надо посмотреть сюда!
В его руках завертелся сначала маленький, потом размером не меньше футбольного, мяч. Освещённый изнутри мягким светом, он медленно вращался вокруг своей оси, и внутри меркли и вспыхивали какие-то картинки.
– Миру осталось существовать двести семьдесят шесть лет! Что касается государства Сан Репа, то тут ничем утешить не могу – ей осталось существовать всего лишь двадцать два дня, шесть часов, семнадцать минут, тридцать три секунды!
После этого Алекс, замолчавший минут на пять, вдруг что-то вспомнил.
Гитболан снова указал на сверкающий хрустальный шар, который при его словах ещё более вырос и замутился. По шару прошли искры. Гитболан смотрел не на шар, а на Алекса.
– Так-с, это прошлое, неинтересно! Это – сегодня! А! Вот-вот! Что ты видишь?
– Огонь! Кром горит! От него бегут какие-то незнакомые люди. Чёрт! Копоть какая-то! Плохо видно! Потом кто-то марширует, новые знамёна, а вот это – просто класс! Ха-ха-ха!
– Ну и что же ты там увидел на сей раз, мой друг? – Гитболан иронически улыбнулся. Что тебя так рассмешило?
– Не скажу! Но очень смешно! Это связано с одним потешным персонажем, пребывающим ныне на верхотурке поп-культурки! Ха-ха-ха! Не чаял его увидеть в такой роли! Ба, какой конец! Это вы выдумали?
– Что? Ладно. Потом как-нибудь расскажешь!
– Никогда! Сам всю жизнь буду смеяться!
Выйдя на лестничную клетку, Нерон предупредительно приложил к драной фуражке руку. Мимо Гитболана вниз по лестнице, топая, пробежал старичок с вечно сардоническими глазами. Он недоверчиво зыркнул в сторону Нерона и искрой помчался по лестнице вниз.
– Как фунтом одарил! Пенсионер – карбонарий! Он мочится в мусоропровод во всех многоквартирных домах, в какие его заносит злодейка судьба! А носит она его повсюду! Сейчас начнёт! Внимание! Слушаем сонату «Струя», в сопровождении капеллы спущенных штанов! Дирижёр Герберт фон Караян. Он опять пьян, как на опере Вагнера в тридцать шестом году! Эх, жаль, Анька померла! Она бы классно объявила! – сказал Гитболан.
– Какая Анька? – заинтересовался Кропоткин, прищуриваясь.
– Чехова! Красавица! Странно, до какой степени время властно над красотой! Шпионочка моя белокурая! Германская лилия! Стукачка семидесяти семи разведок. Меня хотела убить! Вы представляете? Какая красота!
– Внимание! Внимание! Говорит Германия! И всё таки… Откуда вы знаете, что он сейчас напрудит… в люк? – спросил Нерон, краснея.
– Вы что, не видите? У него в глазах написано! Он это со вчерашнего дня вынашивал! Стремительно так пробежал… Как дозорный в «Гамлете». Зыркнул… В валенках… А ещё эта авоська… Ох уж эти комсомольцы – добровольцы! Горячие сердца, потные руки, заячьи ноги! И главное, он на ходу уже расстёгивал ширинку! Дедукция! Нет, он не сумеет сдержать свои отрицательные по отношению к этому государству эмоции и, несомненно, помочится в мусоропровод. Вот увидите! Беру пари! И без астролябии понятно! Комсомьольцы, добрёвольци… – запел, довольный Кропоткин,
И действительно, старческое шварканье на минуту стихло, но не прошло и минуты, за углом лестничного пролёта раздалось громкое характерное дребезжание, какое издаёт струя мочи, летящая и бьющаяся в стенки ржавого мусоропровода.
– Да! – сказал Нерон, – Да! Нет слов! Вы пророк! Моё сердце опалено вашим глаголом! Я тащусь без морфина! Здесь часом и женщины мочатся в мусоропроводы? Покажите – как?
– Мочатся, но только отчасти! – стыдливо сказал Гитболан, – женщины сейчас специализируются на кромешном мате! У мужчин не выходит такой забористый мат, как у подавляющего большинства здешних женщин! Они здесь все жилистые и наглые, как воробьи на рынке!
– Как? – вопросил Нерон, – Эти цветы рода человеческого? Эти жемчужины цивилизации? Эти кошечки альковов и гаремов? Как это у них получается? Я не верю! О времена! О нравы! Пошли! Алекс, закрывай покрепче дверь! И не подпускай к своему пианино старушек, возжаждавших попить!
Алекс не стал рассказывать про каждодневные городские праздники с мусором по колено, фейерверком, пьяными криками, залитыми мочой подвалами и арками, заблёванными подъездами, девками, бросающимися к любой машине с открытой всем ветрам душой. С поливальными аппаратами, с рёвом проносящимися по предрассветным улицам города. Сметающими струями праздношатающихся граждан. Он не счёл нужным рассказывать. Мелкие разговоры. Даже от воспоминаний о подобных празднествах ему всегда становилось нехорошо.
